Новости благочиний
Расплата за веру
За что любить такую власть?
В середине 1930-х годов борьба с религией в Тарском округе достигла своего апогея. Если прежде палками в церковные колеса служили двойные налоги с культовых зданий и домов духовенства, принуждение верующих ремонтировать храмы за свой счет, расторжение договоров с общинами и т.п., то с наступлением «великой чистки» появилась возможность физического устранения священнослужителей.
Тут особо отличился Тарский оперсектор НКВД: вскрыл и ликвидировал «широко разветвленную контрреволюционную офицерско-повстанческую организацию» с центром в Омске с общим числом членов до 600 человек. Туда же был отнесен так называемый епископский совет, в который попал священник Спасской церкви Павел Игнатьев. В его биографии, за время новой власти, уже было 8 арестов, в 1935 году он вернулся из ссылки. Павла Иеронимовича взяли снова под стражу 28 июля 1937-го и через три месяца, 1 ноября, расстреляли, как свидетельствует Книга памяти, в Омске. Однако у нас появились основания утверждать, что это случилось все-таки в Таре.
Следом за батюшкой забрали псаломщика Николая Смирнова, церковного старосту Павла Мелехина. Оба были расстреляны 17 сентября. Стали пропадать активисты других приходов.
Оставшиеся без пастырей и без храмов, верующие из прежде разных общин и разных концов города встречались в сторожке Спасской церкви, где проживала монахиня Радзивилович. Еще не зная о трагичном конце своих братьев (а может, уже знали: Тара – городок небольшой), прихожане думали-гадали, как жить дальше, говорили о скором начале войны, ругали советскую власть… А за что ее хвалить? У тех, кто трудился, отняла хозяйство; у тех, кто верил, – храм; а у тех, кого назвали социально чуждыми элементами, – жизнь.
Инициатива сверху
Нам детально неизвестны события тех дней. Но статья «О чем молчит окраина», опубликованная в газете «Ленинский путь» еще в 1989 году, утверждает, что всю кашу заварили местные чиновники. В публикации приведен рассказ Валентины Кондриной о своей маме, председателе совета Спасской общины Марии Алешковой. Зимой 1938 года ей пришла повестка с предписанием явиться в исполком. Его председатель товарищ Михель совершенно неожиданно заявил, что приходу могут позволить иметь церковь – только нужно собрать заявления от граждан.
Так или иначе, Мария Андреевна поделилась этой новостью с верующими. Ничего не подозревая, прихожане пошли по домам, уверенные в одном: чем больше они соберут подписей, тем больше вероятности, что власти пойдут им навстречу. За 6 дней они нашли или, как потом это назовут следственные органы, завербовали 126 человек в городе и еще 75 в деревнях, в частности в Лоскутово.
Судя по повестке заседания президиума исполкома, сохранившейся в Тарском архиве, 13 февраля Алешкова должна была выступать по вопросу «О разрешении проведения общего собрания верующих граждан Спасской церкви». Тогда было принято довольно странное решение: создать комиссию для проверки имущества и технического состояния храма и лишь потом поставить вопрос о собрании. То ли заседавшие не ожидали увидеть такого количества заявлений, то ли за всем скрывался тайный умысел местной власти – покончить с церквями в Таре раз и навсегда.
И понеслось…
Уже на следующий день после заседания в исполкоме был арестован Алексей Новиков, кладовщик Тарского окружного сельхозснаба, 16 февраля – монахиня Капиталина Радзивилович.
17 февраля взяли под стражу старосту Никольской церкви Татьяну Алексееву, которой на тот момент исполнился 81 год; старосту Казанской церкви Алексея Шустова, имевшего в прошлом овчинный завод; жену арестованного еще летом священника Ольгу Каешко.
23 февраля пришли за домохозяйкой Елизаветой Ваулиной и бывшим дьяконом Николаем Доброхотовым, сосланным в Тару в 1929 году, работавшим на опытном поле скотником, где и проживал с семьей. Именно Николая Михайловича верующие прочили в священники, если бы открылся храм.
25 февраля, морозной ночью, постучали в ставень дома по улице Республики, 14, где жила Мария Алешкова. «Это за мной», – сказала она. После тщетного обыска, как и у всех, ей предложили пройти. Мария Андреевна перекрестила спящих внуков, и больше в семье ее никто не видел. Только соседская девочка через несколько дней говорила, что встретила бабушку, «ее вели в милицию, у нее лицо синее-синее...».
В этот же день были арестованы 72-летний чернорабочий Саватей Вахрушев, домохозяйка Мария Носкова, крестьянин-единоличник, староста Пятницкой церкви Поликарп Павлов и еще две монахини - Татьяна Трегубова и Мария Чемагина, кстати, самая молодая – 37 лет.
Последними, за день до окончания следствия, 26 февраля, в тюрьме оказались кассир аптеки Мария Зенчак, председатель церковного совета Пятницкой церкви, кустарь-портной Осип Ведякин и возчик производственной артели Василий Иванов.
Как указано в обвинительном заключении, трое из всех подследственных уже имели некое клеймо – «кулак», еще двое оказались «недовыявленными кулаками», семеро были лишены избирательных прав, четверо относились к бывшим торговцам, приравненным к полукриминалу. Более того, мужья троих уже были расстреляны как враги народа. А родственники Зенчак – сестра Ольга Николаевна Калижникова, известная в Таре купчиха, племянник и брат – проживали в китайском Харбине. Ну чем не шпионка?!
В общем, «компанию» подобрали самую подходящую, чтобы обвинить людей в создании контрреволюционной организации.
Пролить свет на эту темную историю помогли документы, хранящиеся за семью печатями – в архиве ФСБ. Несмотря на сложную процедуру допуска к таким бумагам, добраться до них все-таки удалось.
На роль главаря
Но кто поверит, что руководили этой группой неграмотная пенсионерка, монахиня или чернорабочий? Нужно было искать подходящую кандидатуру. И она нашлась. Среди верующих оказался Алексей Новиков, член ревизионной комиссии общины, которому было неполных 53 года (свой последний день рождения, 26 февраля, он встретил уже в тюрьме). К тому же он имел «подходящее прошлое», чтобы считаться ненавистником советской власти: бывший кулак-торговец, в годы Первой мировой служил в царской армии, полтора месяца – у Колчака, прежде арестовывался колчаковской властью, но уже через 10 дней был освобожден, лишался впоследствии права голоса. Да и завскладом – какая-никакая, а должность.
На первом допросе, 15 февраля, опер подробно расспрашивал Алексея Андриановича о его родственниках и близких знакомых. Никаких обвинений и вопросов об агитации в этом протоколе не осталось. Видимо, следствию нужно было во всем разобраться, и оно… разобралось с подследственным: выбивать показания тарские чекисты умели. К 20 февраля они уже «располагали данными о контрреволюционной работе» Новикова.
«Революционер» из него оказался никудышный: сразу выдал все «пароли и явки». Более того, на следующий день он написал заявление начальнику Тарского окротдела НКВД: «На протяжении нескольких дней я скрывал свою причастность к к/р организации, а сейчас убедился в том, что об этом следствию все известно, решил стать на путь чистосердечного признания и полного разоружения перед советской властью, тем самым хотя бы немножко смягчить свое наказание. Признаю, что я действительно являюсь членом к/р организации, в которую был вовлечен в конце 1936 года бывшим фабрикантом г. Омска Мягковым Владимиром».
Из протокола допроса, состоявшегося 24 февраля:
Вопрос: Какие задания Вы получили от Мягкова?
Ответ: Мягков мне предложил создать группу из церковного актива для антисоветской пропаганды среди населения и сказал, что эти лица под предлогом религиозных убеждений могут проводить все нужные нам действия, направленные на обострение населения против существующего строя и срыв политических кампаний. На это я ответил, что такие лица у меня уже есть и проводят соответствующую работу.
Вопрос: Скажите, как Вы выполнили задания Мягкова?
Ответ: Я наметил более активных лиц из церковников, причем учитывал также их прошлое, чтобы иметь гарантию в сохранении конспирации на случай дачи им особо важных поручений…
Вопрос: Какие задачи ставила ваша к/р организация?
Ответ: Я понял, что нужно вести подготовку к вооруженному восстанию, и при объявлении войны Советскому Союзу капиталистическими странами совершать вооруженное восстание, так как это скорее поможет освободиться от советской власти.
Что ж, весьма разумное решение – воевать руками дедушек-бабушек, которым вера не позволяет убивать. Но самое удивительное, что Владимир Мягков, арестованный 13 февраля, проходил совсем по другому делу, ожидал приговора до 14 августа и получил всего 10 лет лагерей.
Бумага все стерпит
Ордера на арест, анкеты подследственных, протоколы обысков и допросов… Мурашки по спине от рукописных строчек. При беглом знакомстве с делом может показаться, что Новиков и его сподвижники – государственные преступники, получившие по заслугам. А можно ли доверять тем словам?
Например, чуть ли не каллиграфическая подпись бывшей учительницы Ольги Каешко на последнем допросе превращается в трудноразличимые каракули малограмотного человека, которые она (по всей видимости, все-таки она) настойчиво ставит после каждого вопроса. Чем это объяснить? Полуобморочным состоянием подписанта? Ведь Ольга Владимировна до самого конца так и не признала своей вины.
Весьма изменчивы автографы и других прихожан, которые «убедились в своих заблуждениях и встали на путь исправления». Пытаясь соблюсти всю требуемую законом процедуру, энкавэдэшники, наверное, не особо тревожились по поводу подлинности подписей и сами рисовали их, как умели.
Под листами протоколов пятерых арестантов стоят отпечатки пальцев: они просто были безграмотными и не ведали, что на бумаге вывело чужое перо. Как воспринимать при первом же допросе ответ не умевшей читать Алешковой?
– Я как председатель церковного совета предложила Радзивилович, чтобы она вербовала людей в нашу общину и агитировала среди масс… и под предлогом этого мы творили контрреволюцию.
Чтобы у начальства вдруг не возникло подозрений насчет резкой перемены показаний, в уста допрашиваемых вкладывалась стандартная фраза, кочевавшая из протокола в протокол: «Раз вы все знаете, придется рассказать всю правду…»
И все же, если верить документам, виновными себя признали только семеро. Трое – лишь частично: мол, вербовали верующих, но только в свою религиозную общину. Шестеро до конца отрицали все обвинения. Но это уже не имело никакого значения, ведь имелся сознавшийся главарь и несколько его сообщников.
Ни креста, ни камня
Следствие, продвигавшееся вперед ударными темпами, завершилось 27 февраля, а 4 марта всем обвиняемым по этому делу, независимо от степени «вины» и «раскаяния в содеянном», был вынесен один и тот же приговор. Все 16 человек были расстреляны 16 марта. Согласно акту, приговор был приведен в исполнение начальником Тарского оперсектора УНКВД, начальником Тарского окротдела милиции и помощником уполномоченного уголовного розыска. Тела были преданы земле – вывезены ночью за город и закопаны, скорее всего, на скотомогильнике, где теперь улица 11-я Линия. На этом с религией в Таре было покончено.
История умалчивает, как Родина отметила доблестную работу своих героев невидимого фронта, расправившихся с женщинами и стариками: денежными премиями, внеочередными званиями или повышением по службе… Правда, один из них уже в 1939 году за применение своих методов расследования был осужден к 6 годам заключения в ИТЛ, в 50-х годах поставят вопрос об ответственности и другого. Если кому-то и удалось уйти от возмездия со стороны государства, суда Божьего все равно не избежать.
Есть мнение, что палачи – лишь орудие созданной системы. Не будь их, на том месте оказались бы другие, а финал – тем же самым. Действительно, у тарских оперов и членов расстрельной команды есть свой командир, а у того – вышестоящее начальство. И так по цепочке до… главы государства. Как тут не согласиться с пословицей про рыбу, гниющую с головы. Не было бы в ней гнили – не было бы сейчас и 11-й Линии.
Поскольку объективных данных о вине осужденных в деле не было, Омский областной суд отменил 11 января 1957 года постановление особой тройки. Все 16 верующих реабилитированы, им вернули доброе имя, но, к сожалению, не воскресили… И даже не поставили на их братской могиле ни креста, ни камня.
автор: Сергей Алферов