Фильм «Монгол» 2007г. режиссера С.Бодрова, рассчитанный на широкую зрительскую аудиторию, был встречен весьма неоднозначно. В основном он понравился зрителю, оценившему художественные достоинства фильма. Однако «знатоков» истории фильм не удовлетворил. Зритель не узнал в главном герое легендарную фигуру вождя Монголии -Чингисхана: завоевавший полмира герой Великой Степи оказался вовсе не таким, каким ожидал его увидеть массовый зритель.

На самом деле, наблюдая историю Тэмуджина, который вопреки степным обычаям защищает во время войны жен и детей, прощает названного брата, принимает чужих детей, называя их своими, многие зрители так и не могут понять - о ком же повествует фильм, до тех пор, пока не прочтут в последней ремарке: «В 1206 году Тэмуджин был провозглашен правителем всех монголов, Чингисханом великой степи». Фильм кончился, а мы так и не успели разглядеть в добром и справедливом человеке Тэмуджине, образ Врага, разрушителя, жестокого завоевателя Чингисхана.

Совсем иначе ведет себя Чингисхан в совместном монголо-японском фильме 2007г., насыщенном эффектами и кровавыми сценами. Здесь он – безжалостный завоеватель, который, не задумываясь, расправляется с теми, кто встает на его пути. Несмотря на то, что эти два фильма несопоставимы с точки зрения эстетической ценности, японский фильм совпал с ожиданиями и был воспринят с одобрением.

Нарушение привычных стереотипов восприятия оказалось непростой задачей. С.Бодров признавался: «Фильм давался мне потом и кровью. Неоднократно я думал все бросить». Одной из преград, вставших на пути съемочной группы, стал отказ монгольских властей разрешить съемки на территории Монголии. Они восприняли некоторые сцены в фильме как издевательство над памятью Чингисхана, обиду их национальных чувств. В первую очередь это касается способа, которым воспользовалась жена Тэмуджина – Бортэ – дабы спасти своего мужа из Тангутского плена. Кстати, факт пребывания Темуджина в тангутском плену до сих пор остается лишь гипотезой. Л.Н. Гумилев так пишет об этом событии: «Детали происшедшего в дальнейшем (1185-1197) точно не известны, но лакуна в исторических знаниях вполне может быть заполнена при помощи сведений содержательной книги «Мэн-да Бэй-лу» «Тайная история монголов». Книга сообщает, что Тэмуджин был захвачен в плен маньчжурами и одиннадцать лет провел в темнице. Потом он каким-то образом спасся и вернулся в степь. (См. Гумилев Л.Н. От Руси до России. М.,2006).

С. Бодров предлагает свою версию таинственного спасения Темуджина. В фильме жена Тэмуджина – Бортэ, чтобы спасти своего суженого, уезжает с купцом из Китая, рожает ему ребенка, а потом помогает Тэмуджину бежать. Сам режиссер говорит об этом так: «Конечно, монгольские историки были возмущены. Они согласились, что первый сын был не его, но вот в то, что второй ребенок был китайцем… И действительно, раздавались протесты, что китайцы отберут половину Монголии после этого фильма. Я сказал, что я все равно сделаю этот эпизод, а поговорим после».

Изменения, которые вносит режиссер, по-своему формируя образ Чингисхана, неслучайны, они соответствуют художественным задачам фильма, позволяют выразить определенную мировоззренческую позицию. Удивление зрителей было вызвано не столько редкими расхождениями с историческими фактами, сколько нарушением эмоциональных ожиданий, стойко связанных с образом монголо-татар как злейших врагов Руси. Но на эту реакцию и рассчитан фильм. Рисуя образ Тэмуджина с нескрываемой симпатией, режиссер шаг за шагом преодолевает предвзятое мнение о «Монголе». В этом чувствуется солидарность с Л.Н.Гумилевым, всю жизнь защищавшим степняков Евразии от «черной легенды», суть которой сводится к представлению о степных народах как патологически жестоких дикарях, стремящихся уничтожить чужую культуру. Несправедливость этого отношения ученый ощутил еще в юности: «Поступив в университет и начав изучать всеобщую историю на первом курсе, я с удивлением обнаружил, что в истории Евразии есть свои «индейцы» - тюрки и монголы. Я увидел, что аборигены евразийской степи также мужественны, верны слову, наивны, как и коренные жители североамериканских прерий и лесов Канады. Но больше всего меня поразило другое. Отношение цивилизованных европейцев к индейцам ничем не отличалось от их отношения к тюркам и монголам. И те, и другие считались равно «дикими», отсталыми народами, лишенными права на уважение к их самобытности. «Господи, - подумал я, - да за что ж им такая немилость?» (См. Ермолаев В.Ю.«Черная легенда»: имя идеи и символ судьбы // Гумилев Л.Н. Черная легенда: Друзья и недруги Великой степи. М.,1994.) Нельзя судить о нации с чувством превосходства, не учитывая ее возраст в процессе этногенеза, - полагает Л.Н.Гумилев. «Дикость» - лишь отражение молодости, и этот факт не мог стать препятствием для плодотворного сотрудничества Руси и Великой Степи. Мы веками живем в пределах одной и той же ландшафтно-климатической зоны – Евразии. Общие географические условия и близость исторической судьбы определили сходство в чертах характера таких, казалось бы, не похожих друг на друга народов, как хунны(гунны), тюркюты, монголы и русские, - считает Гумилев. Между этими народами сложились отношения положительной комплиментарности, т.е безотчетной симпатии, без попыток перестроить структуру партнера. Комплиментарность не зависит от политических и экономических факторов. Это целиком и полностью явление природное, определяемое в основном географическими условиями проживания. Ближайшая аналогия- совместимость биоритмов, - важный фактор человеческих отношений. На уровне этнических контактов феномен комплиментарности играет столь же значительную роль. Л.Н.Гумилев убежден, что этнические симпатии и антипатии нельзя игнорировать, ведь «здесь кроется ключ к теории этнических контактов и конфликтов, а тем самым перспективы международных коллизий».

Поскольку зависимость Руси от Золотой Орды ограничивалась политической сферой, но не распространялась в области идеологии и быта, никакого Ига на Руси не было. Аргументируя этот смелый, взрывающий традиционные представления тезис, ученый пишет: «Монголы пришли в страну, которая уже не могла сопротивляться и которую они не собирались завоевывать. Они просто прошли через нее стратегическим маршем для того, чтобы разделаться с половцами».(См. Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии. Эпохи и цивилизации. М.,2007.) Следовательно, и в сфере политики отношения часто принимали форму военно-политического союза, взаимно обеспечившего надежность границ от нежелательных вторжений. Гумилев вспоминает союз Александра Невского с Батыем, благодаря которому удалось остановить натиск крестоносцев. Говоря о том, что контакты с монголами способствовали собиранию, сплочению сил раздробленной и ослабленной внутренними распрями Руси, ученый расставляет непривычные приоритеты: «Там, где князья просили помощи у татар, там выросла великая держава Россия. Там, где они согласились на подчинение Западу – там они превратились в крепостных мужиков и ни на что уже способны не были». Удивительней всего казалась Льву Николаевичу необыкновенная живучесть «черной легенды». Зародившись в средневековой Европе, она существует и по сей день. В русской историографии «черная легенда» - идея о татаро-монгольском иге, господствовала с XVIII и до начала ХХ века, пока не была переосмыслена в трудах «евразийцев», которые пришли к выводу об органичной роли кочевников Евразии в становлении России. Однако их позиция стоит особняком, отклоняется от основной линии восприятия монголо-татар. По сути, главный пафос «черной легенды»: высокомерное отношение к степным народам, как находящимся на более низком уровне культурного развития, разделяют как европейцы, так и русские. Это тем более удивительно, т.к. русские переносят на монголов европейский пренебрежительный взгляд, который адресован им самим: «…отношение к России, которое в странах Западной Европы считалось естественным и даже единственно возможным: недоброжелательное и несколько пренебрежительное во многом объясняется неявным отождествлением в глазах не только средневековых европейцев, но и китайцев, - народов России и Монголии». (См.статью Ермолаева)

В творчестве русских символистов образ азиата стал знаком неразвитости, ущербности личностного начала. Именно с востока ждал Вл.Соловьев прихода Антихриста, Восток для него, как известно, – «мир бесчеловечного бога». А.Белый писал: «Угрозу России В. С. Соловьев видел в монгольском востоке; "п_а_н_м_о_н_г_о_л_и_з_м" -- символ тьмы, азиатчины, внутренне заливающий сознание наше; но тьма есть и в западе; и она-то вот губит сенатора Аблеухова в "П_е_т_е_р_б_у_р_г_е"; она же губит сына сенатора, старающегося при помощи Канта, реакционера в познании, обосновать социальную революцию без всякого Духа; татарские очи у Блока суть символы самодержавия, или востока; и символы социалдержавия, запада; здесь, как и там, одинаково "о_ч_и т_а_т_а_р_с_к_и_е" угрожают России. Нота близкой катастрофы и в ней нота востока (монголов, татар) переживались и мною: в те именно месяцы -- и писал "П_е_т_е_р_б_у_р_г"; повторяются там темы Блока» (См. А.Белый Из воспоминаний «Начало века».) Для Белого – Соловьевца тьма, идущая с Востока, означает отсутствие индивидуальности, вследствие чего человек становится частью толпы – икринкой, сардинкой. Недаром бомба в «Петербурге» «сардинница». Эта бомба может взорвать цивилизованный мир, приведя к необратимым последствиям: «Если, Солнце, ты не взойдешь, то, о, Солнце, под монгольской тяжелой пятой опустятся европейские берега…» «Брань великая будет ,– брань, небывалая в мире: желтые полчища азиатов, тронувшись с насиженных мест, обагрят поля европейские океанами крови…».

Подводя итоги, скажем, что до сих пор в обыденном сознании русских людей живет представление о том, что нашествие монголо-татар было великим бедствием для Руси, надолго затормозившем ее развитие, а образ монгола подспудно сопровождается чувствами враждебности и антипатии.

С этим набором представлений, заданных уже самим названием фильма, мы приступаем к его просмотру. Несмотря на то, что режиссер не затрагивает болевую тему исторических контактов между русскими и татарами, предвзятое мнение дает о себе знать. Однако постепенно его удается преодолеть. Сохраняя концептуальную установку Л.Н.Гумилева, всю жизнь посвятившего защите степных народов, Бодров делает следующий, довольно неожиданный шаг в развитии темы взаимоотношений между Русью и Великой Степью. Он придает главному герою узнаваемые черты русской ментальности, позволяя зрителю увидеть в Монголе… себя.

Уникальную особенность русской души, способной воспринимать чужое, не утрачивая своей самобытности, Достоевский в свое время назвал всемирной отзывчивостью. Специфика отношения к «чужому» сформировалась в процессе становления русской культуры. Граница между своим и чужим в период крещения и подъема киевской государственности определялась не столько территорией, сколько религиозным самосознанием. С одной стороны, Русь осознает себя частью христианского мира, с другой – после раскола между западной и восточной церковью начинает противопоставлять себя Византии и католической Европе как «молодая» христианская цивилизация - «старой», уже сложившейся. Однако наряду с отталкиванием сохранялось и притяжение: Русь продолжала учиться (впитывать культурные нормы) у тех, от кого хотела быть независимой. Развитость рыцарской культуры европейских государств, религиозный авторитет Византии продолжали оставаться мощным воздействующим фактором. Это привело к формированию перевернутой иерархии «своего» и «чужого», что в большинстве случаев соответствует следующей закономерности: ««чужое» получает значение культурной нормы и высоко оценивается на шкале культурных ценностей, а «свое» или вообще выводится за пределы культуры, как «докультурное», или же получает низкую оценочную характеристику».( См.: Лотман Ю.М. «Изгой» и «изгойничество» как социально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода («Свое» и «чужое» в истории русской культуры)//Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. СПб.,2002). Сущность этой травестии хорошо подмечена в названии одного из ранних фильмов Н.Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих». Ярким примером специфически русского отношения к «чужому»  является личность и судьба Л.Н.Гумилева. Известная фраза из его интервью: «Я, русский человек, всю жизнь защищал татар от клеветы», могла бы послужить эпиграфом ко всей биографии ученого. Характерно, что сами татары этой самоотверженности человека, вставшего на их защиту перед мировым сообществом, не поняли и не оценили. Ученик Льва Николаевича В.Ю.Ермолаев с горечью отмечает: «До самой смерти Л.Н.Гумилева ни одна из его книг по истории Великой степи не была переведена на монгольский или хотя бы на один из тюркских языков».

Сильное эмоциональное воздействие на зрителя оказывает сюжетная линия фильма, касающаяся отношения Тэмуджина к детям, рожденным Борте. Это не просто чужие дети, это дети, зачатые от врагов – меркита и китайца. Подчеркнуть эту закономерность режиссеру было особенно важно: он настаивал на китайском происхождении второго ребенка, понимая несуразность этого факта с точки зрения истории: «Все равно сделаю этот эпизод, а поговорим после». Существует версия, что первый ребенок Чингисхана Джучи был незаконорожденным, он родился в год набега меркитов, но как отнесся к ребенку настоящий Чингисхан, мы не знаем. В монголо-японском фильме герой с яростью набрасывается на сына Борте, стремясь его уничтожить, в русском фильме Тэмуджин с мягкой улыбкой принимает чужих детей, называя их своими. Это не соответствует обычаям Великой Степи, но выражает исконное свойство русской души.

Таким образом, режиссер выстраивает ряд зеркальных соответствий: Тэмуджин принимает детей врагов, называя их своими, а мы, в свою очередь, готовы отказаться от предубеждений, связанных с  Монголом, видя в его поступках воплощение идеала человечности.

Почти провокационной формой испытания пределов русской души, ее восприимчивости к «чужому», становится сцена семейного завтрака в степи после возвращения героя из китайского плена. Чудесное спасение Тэмуджина благодаря самоотверженной любви его жены вызывает у нас чувство радости. Напряжение спадает, и мы вместе с героями испытываем умиротворение и гармонию. И тут Темуджин произносит фразу: «Скоро все люди на земле будут говорить по-монгольски». А ведь эта фраза звучит в фильме русского режиссера и обращена к русскому зрителю! Произнесенная в другом контексте,  она  привела бы в негодование, поскольку несовместима с нашим мессианским сознанием и претензией на всемирное значение собственной культуры.  Но здесь благодаря таланту режиссера слова Темуджина не вызывают у нас чувство протеста и желание спорить.

Известно выражение: «Поскреби русского и найдешь татарина». Татарское наследие вошло в плоть и кровь, стало частью русской судьбы. «Но как стрела - татарской древней воли – Мой правый путь!» - писал А.Блок в черновиках к циклу «На поле Куликовом», представляя историю России как вечную борьбу («вечный бой») между татарским и славянским началами русской души. Никого не удивляет мысль о том, что в русском человеке можно обнаружить татарскую прививку, а вот инверсия той же самой мысли способна ошеломить. Увидеть не монгола в себе, а себя… в Монголе! Но именно к этой метаморфозе восприятия склоняет нас фильм, созданный С.Бодровым.

Зачем понадобилось подвергать инверсии привычную мысль? Чем объясняется актуальность этого неожиданного ракурса?

Главной заслугой исторического Чингисхана является создание закона – Великой Ясы, сплотившего народ в единой целое. Эту же задачу выполняет и главный герой фильма. Но в данном случае режиссера интересует не столько сам Закон, его сильные и слабые стороны, сколько личность, способная осуществить процесс законотворчества.

Какие же факторы этому способствуют?  Первое, что бросается в глаза, когда мы наблюдаем за героем, это  отсутствие  рабской зависимости по отношению к привычным формам социального поведения. Тэмуджин легко отказывается от принятых обычаев, когда видит, что они исчерпали себя и существуют лишь как пережиток прошлого, которому следуют механически. Это касается, например, привычки оставлять жен и детей на произвол судьбы во время нападения врагов, страха перед грозой, заставляющего прекратить боевые действия, и многого другого. Важно также то, что мысль Темуджина далека от абстракций, в ней нет ничего надуманного, его решения подсказаны логикой момента, возникают в ответ  на происходящее событие.

Вся жизнь героя, начиная с раннего детства, с выбора невесты, и заканчивая нежеланием прятаться во время грозы и носить косичку, как это делают все монголы, пестрит нарушениями, не укладывается в канон. В то же время эти нарушения не рождают анархии, поскольку не являются следствием эгоистического произвола. Закон осмысляется в фильме не как часть правовой структуры, а как принцип бытия личности, преодолевшей эгоизм. Когда интересы нации и личности сливаются воедино, Тэмуджин становится Чингисханом:  подлинным творцом своей судьбы и, одновременно, творцом истории. В конце фильма герой заходит в палатку к прорицателю и спрашивает его: «Скажи мне, что будет» и, не дожидаясь ответа, выходит из нее. Мы слышим слова прорицателя: «Ты сам знаешь, что будет». В этот момент на экране появляются слова: «В 1206 году Тэмуджин был провозглашен правителем всех монголов, Чингисханом великой степи».

Но для многих зрителей так и осталось загадкой: почему Тэмуджин стал Чингисханом?  «Сам момент объединения монголов в фильме практически отсутствует», - сетует зритель. Как Чингисхан собрал и подчинил монголов – никак не показано». Все эти ответы в фильме на самом деле есть.  Улавливаются они, правда, «другим» зрением, чутким к   внутренней закономерности. Не только через массовые сцены и широкомасштабные съемки говорит режиссер об исторической миссии Чингисхана, но и, главным образом, подчеркивая особенности его мышления, свободного от стереотипов.

По мнению Л.Н.Гумилева, историю создания монгольского государства нельзя правильно понять, не зная, из какой среды вышел Тэмуджин. «В XI-XII вв. монголы не составляли единой нации, - пишет ученый. Одни служили империи Кинь, охраняя Великую стену. За службу они получали муку, посуду и шелковые ткани. Они назывались «белые татары», то есть цивилизованные, за что их презирали «черные татары», кочевавшие в северных степях, подчинявшиеся не чужой власти, а своим «природным» ханам. А еще севернее, на границе степи и тайги, жили «дикие татары», которые презирали «черных татар» за то, что они привязаны к своим стадам, подчинены старейшинам и ханам и, хуже того, обычаям родового строя, связывавшего любую инициативу. Те юноши, которые не выносили тягот родового строя, уходили в горные леса, добывали пищу охотой и грабежом и погибали от рук своих родственников. Этих обреченных удальцов называли «люди длинной воли», идеалом их поведения были верность дружбе и военная доблесть. Из этой среды вышел Тэмуджин, в1206 г. победивший соседей обывателей и избранный Чингисханом. Тогда же был издан новый закон: Яса». (См.Гумилев Л.Н.Ритмы Евразии).Творцы нового закона исходили из собственных представлений о добре и зле: «добром» считались верность и храбрость, а «злом» - трусость и предательство». Важное место занимали статьи о взаимопомощи в походе и запрещении обмана доверившегося.

Главного героя фильма «Монгол», безусловно, можно назвать человеком «длинной воли». Внутренняя свобода героя, умение опираться на собственное, никем не навязанное понимание ситуации,  принимать своевременные решения, - все эти качества помогают избавляться от социальных привычек, бессмысленность которых не осознается лишь в силу инерции.

Нам симпатична не только душевная отзывчивость героя к чужим детям, но и та легкость, с которой он нарушает привычные штампы. Лейтмотив мужской «слабости» («не презирай слабого детеныша - он может оказаться сыном тигра») и женской силы (Борте сама выбирает жениха, спасает мужа из плена) также отзывается чем-то знакомым, обращает к архетипическим основам русской души.

Блок назвал татарское начало, живущее в душе русского человека, «древней волей». Удивительно, насколько это созвучно самосознанию татар, которые именовали себя людьми «длинной воли», подчеркивая тем самым независимость от политической, социальной и родовой заданности, право определять свой исторический путь, опираясь на самобытные представления о добре и зле. Возможно, «древняя воля» и есть то общее качество, которое вызывает неосознанную симпатию между двумя нациями, несмотря на противоречивость их отношений в истории.

Но почему же, при всем внутреннем сходстве, Монгол создает Закон, а русский человек его без конца нарушает? Фильм невольно провоцирует к сопоставлению двух моделей поведения, двух типов мировоззрений.

Двойственность русского отношения к государственным правовым структурам прекрасно выражена Н.Бердяевым и является одним из аргументов, подтверждающих излюбленную идею философа о противоречивости русской души: «Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире; все в России превращается в орудие политики. С другой стороны - «Россия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ – самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать свою землю». (Бердяев Н.А Судьба России. М., 1918).В вопросах политики, земного устройства, того, что Н.Трубецкой называл «относительным и средним», русский человек никогда не мог достичь гармонии. Что же касается закона, то для характеристики типично русского негативного, пренебрежительного отношения к закону в последнее время появился даже особый термин: правовой нигилизм. Сущность «правового нигилизма» точно передают  слова Герцена: «Русский, какого бы звания он ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно». Русские пословицы, выражающие отношение к закону, составляют разительный контраст по сравнению с европейскими пословицами на ту же тему: «До Бога высоко, до царя далеко», «Сила закон ломит», «Закон дышло: куда захочешь, туда и воротишь», «Все бы законы потонули, да и судей перетопили», «Что мне законы, были бы судьи знакомы» и т.д. Европеец мыслит абсолютно иначе: «Duralex, sedlex» («Суров закон, но это закон»), Inlegibussalus («В законах спасение»), Pureatmundusetfiatjustitia («Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие»).

Истоки правового нигилизма современные политики и юристы видят в несовершенстве судебной системы, сложившейся в имперский период русского самодержавия. Однако русские религиозные философы начала века предпочитали связывать это явление с особенностями восприятия мира. Известная формула «русской идеи», сформулированная Н.Бердяевым, способна многое объяснить: «Русская идея не есть идея цветущей культуры и могущественного царства, русская идея есть эсхатологическая идея Царства Божьего». (См. Бердяев Н.А. Русская идея//О России и русской философской культуре. М.,1990) Неразвитость правого сознания во многом объясняется пропастью, которую русский человек полагает между жизнью в ее естественных проявлениях и законом, воспринимаемым как ряд условностей, слабо соотносимых с процессом внутреннего постижения себя и мира вокруг. Иначе говоря, живая душа с ее исканиями абсолютной правды не вписывается в жесткие рамки закона. Внутренний мир личности с его непостижимой бездной и посюсторонняя однозначность закона – несоизмеримые величины, они существуют в разных планах бытия. Можно оправдать этот разрыв, увидеть в нем своеобразные преимущества: «Запад движется путем внешнего права, Россия движима внутренней правдой» (К.Аксаков). «Выше идеи права идея любви, стоящая по ту сторону права и бесправия, вины и отмщения – идея всепрощающего, всеочищающего добра, навсегда закрывающая истоки человеческой вражды и открывающая тем самым возможность Царства Божьего на земле».(В.Шубарт) С другой стороны, стремление игнорировать правовые нормы становится предметом критики и, подчас, сатирического изображения:

По причинам органическим
Мы совсем не снабжены
Здравым смыслом юридическим,
Сим исчадьем сатаны.
Широки натуры русские
Нашей правды идеал
Не влезает в формы узкие
Юридических начал.
(Сатира нач.XIX века)

Социологи, историки, политики ищут пути преодоления правового нигилизма, в котором усматривается ныне основной деструктивный фактор российского общества. Рецепты предлагаются разные. Говорится, например, о необходимости «внедрения в правовую систему страны основных предпосылок для создания правового государства и создание юридической базы для процветания правовой культуры. Уровень ее развития должен адекватно отражать такие ценности, как верховенство права, принцип разделения властей, народовластие, права человека и гражданские свободы. Именно по этим критериям современное российское общество еще далеко от правового государства в его европейском понимании». Перспектива видится в «преодолении сложившихся традиций правового нигилизма с помощью формирования у людей чувства сопричастности к законотворческому процессу и ответственности за его результаты, повышения доверия к законодателю и закону».

Нетрудно заметить, что основная тенденция состоит в идеализации западной модели правового развития общества, которая никогда русским народом не воспринималась как органичная. Нормы западной правовой культуры свойственно было отторгать как чужеродные, противоречащие самобытному складу русской души. Но от этой самобытности проще отказаться, чем прислушаться к ней: «Мы должны исключить нарушение закона из числа наших национальных привычек», - говорится в официальном документе.

С.Бодров занимает особую позицию. Он не поощряет неприятие закона, не пытается он и поддержать правовую культуру в ее существующих формах. Режиссер показывает закон с непривычной для нас стороны, переосмысляя предвзятое отношение к закону как формальной структуре, сковывающей творческое начало в человеке.

Закон, создаваемый Тэмуджином, - это не мертвая формула, а живая мысль, сформулированная в ответ на изменения, происходящие в обществе. Такой закон гибок и универсален одновременно, он обращен к нации в целом и к каждому конкретному человеку. Он рождается как результат точной и своевременной реакции на события.

Назвав фильм «Монгол», режиссер, на наш взгляд, предлагает русскому зрителю обратить взгляд не на Запад, откуда мы слепо копируем все новые и новые стандарты, а на Восток, к  народу, о котором до сих пор судим с чувством превосходства.

Преодолевая предвзятое мнение о Монголе, вызывая искреннее чувство симпатии к нему, режиссер сохраняет ощущение границы, разделяющей «свое» и «чужое». Зритель ни на минуту не забывает, что перед ним Монгол: Другой, не такой, как мы.  Но теперь не ущербность  Другого, а его сильные стороны выходят на первый план. Главное отличие Тэмуджина  состоит в следующем: в душе героя отсутствует разлад между личностным началом и традицией, между интересами «я» и интересами целого. Потому-то, опираясь на собственное чувство Правды, отзываясь на конкретную ситуацию, он не нарушает равновесие в обществе, а укрепляет его. Тэмуджин способен игнорировать обычаи, защищающие узко племенные интересы, но свято соблюдает созданный им Закон. Монгол не ломает традицию, он лишь видоизменяет ее, направляя в нужное русло, ограждая от произвола эгоистически настроенных людей, которые  когда-то в детстве отравили отца, нарушив обряд гостеприимства. Прошлое и будущее соединяются в едином потоке.

В 2008г. на «Оскар» одновременно номинировались два фильма: "Монгол" С.Бодрова и "12" Н.Михалкова. Независимо друг от друга, режиссеры отзываются на проблемы, болевые для современной России: проблему отношений между «своим» и «чужим», а также закона и законотворчества. Казалось бы, тема закона звучит совершенно по-разному. Герои Михалкова открыто проявляют  нигилизм по отношению к закону: «Не будет никогда русский человек по закону жить», Тэмуджин, напротив, убежден, что без твердого закона жить невозможно  - матери не могут рожать детей. Но и тот, и другой фильм побуждает осмысленно отнестись к этой проблеме,  избавиться от потребительского, формального   отношения к закону.

Можно предлагать рецепты преодоления правового нигилизма и говорить о приобщении населения к процессу законотворчества, размышлять о толерантности и вреде национализма, но до тех пор, пока устоявшиеся взгляды не изменятся,  положение дел  останется прежним. Художественный образ в этой ситуации может  оказать ни с чем несравнимое воздействие: он помогает преодолеть исчерпавшие себя установки и, напротив, активизировать те качества, которые определяют жизнеспособность нации. После выхода фильма на экраны оказалось, что наша душевная восприимчивость по-прежнему не имеет границ. Чингисхан в интерпретации С.Бодрова пришелся нам по сердцу: «Вообще, чувствуешь себя как будто отомщенным, - пишет двадцатилетний юноша, -  ведь ты так переживал весь фильм за этого мальчика, против которого ополчился весь мир!» Пожалуй, сам Л.Н.Гумилев  бы удивился, прочитав такой отзыв  о фильме, посвященном « злейшему врагу» Руси -  Чингисхану.

Макшеева Н.В., доцент кафедры литературы и культурологии ОмГПУ